Becoming. Моя история  - Мишель Обама

Кроме того, я больше не хотела работать на полставки. С этим покончено. Мне требовалась должность на полный день, с достойной зарплатой, чтобы мы могли позволить себе няню и домработницу. Так я смогу проводить свободное время, играя с девочками и не отвлекаясь на Pine-Sol. Я не собиралась маскировать на собеседовании хаос своей жизни, начиная с грудничка и трехлетнего ребенка и заканчивая тем фактом, что, учитывая шиворот-навыворот график моего мужа-политика, все домашнее хозяйство было на мне.

Все это я и выложила на собеседовании Майклу Риордану, новому президенту больницы, – полагаю, в довольно наглой манере. Я даже принесла с собой трехмесячную Сашу. Не могу точно вспомнить почему: то ли я не смогла найти няню в тот день, то ли даже не потрудилась попробовать. Саша была маленькой, но требовательной. Она оказалась свершившимся фактом – милым, бормочущим фактом, который невозможно игнорировать, – и что-то побудило меня почти буквально положить ее на стол на собеседовании. Вот я, а вот мой ребенок.

Теперь кажется чудом, но мой будущий босс отнесся к этому с пониманием. Если у него и оставались какие-то сомнения, пока я объясняла, что мне необходим гибкий график, качая Сашу на коленях и надеясь, что ее подгузник не протечет, – он их не высказывал. Я вышла с собеседования довольной и в полной уверенности, будто мне предложат работу. Как бы все ни сложилось, я чувствовала: я поступила правильно, рассказав о своих потребностях, словно в рассказе вслух была сила. С ясным умом и ребенком, который уже начинал капризничать, я поспешила домой.

Новая статистика нашей семьи: двое детей, три работы, две машины, одна квартира и ни минуты свободного времени. Мне предложили новую должность в больнице; Барак продолжал преподавать и принимать законы. Мы оба состояли в советах директоров нескольких некоммерческих организаций, и, как бы сильно он ни был уязвлен своим поражением на праймериз в Конгрессе, у Барака все еще оставались идеи попытаться занять более высокий политический пост. Джордж Буш был президентом. Страна пережила шок и трагедию 11 сентября. В Афганистане шла война, в Соединенных Штатах ввели новую систему оповещения об угрозах с цветным кодированием. Усама бен Ладен, по-видимому, скрывался где-то в пещерах. Как всегда, Барак тщательно впитывал каждую новость, занимаясь повседневными делами и в то же время спокойно формируя обо всем этом собственное мнение.

Я не помню точно, когда он впервые поднял вопрос о том, чтобы баллотироваться в Сенат США. Идея была еще на стадии зарождения, и до реального решения оставалось много месяцев, но уже стало очевидно, что она завладела умом Барака. Я помню, как недоверчиво посмотрела на него, словно говоря: «Ты не думаешь, что мы и без того достаточно заняты?» – и это был весь мой ответ.

Мое отвращение к политике только усиливалось, в меньшей степени из-за того, что происходило в Спрингфилде или Вашингтоне, и в большей потому, что на пятый год пребывания Барака на посту сенатора его перегруженный график наконец начал меня по-настоящему бесить. По мере того как Саша и Малия росли, темп жизни только ускорялся, а списки дел удлинялись, и я пребывала в состоянии бесконечной перегрузки. Мы с Бараком делали все возможное, чтобы быт девочек был спокойным и стабильным. Дома нам помогала новая няня. Малия была счастлива в подготовительной школе Чикагского университета, заводила друзей и заполняла собственный маленький ежедневник вечеринками по случаю дней рождения и уроками плавания по выходным. Саше было около года, она начинала ходить, покачиваясь, говорить первые слова и расплываться в мегаваттных улыбках. Она была безумно любопытна и стремилась не отставать от Малии и ее четырехлетних приятелей. Мои дела в больнице пошли неплохо, когда я обнаружила, что лучший способ оставаться на высоте – это встать с кровати в пять утра и посидеть пару часов за компьютером, пока никто не проснулся.

К вечеру я была совершенно измотана, что иногда приводило к прямым конфликтам с моим мужем-совой, который появлялся в четверг вечером из Спрингфилда относительно бодрым и хотел погрузиться с головой в семейную жизнь, компенсируя все потерянное время. Но время теперь официально стало нашей проблемой. Если раньше я только мягко поддразнивала Барака за непунктуальность, то теперь все обстояло намного хуже. Я знала, четверг делает его счастливым. Я слышала его волнение, когда он звонил и сообщал, что закончил работу и наконец едет домой. Я знала, только добрые намерения заставляют его говорить: «Я уже в пути!» или «Почти дома!». И какое-то время я верила его словам. Я купала девочек каждый вечер, но откладывала их отход ко сну, чтобы они могли обнять отца. Или я кормила их ужином и укладывала спать, но сама не ела и вместо этого зажигала несколько свечей и с нетерпением готовилась разделить трапезу с Бараком.

А потом я ждала. Я ждала так долго, что глаза Саши и Малии начинали слипаться и мне приходилось нести их в постель. Или ждала в одиночестве, все более голодная и злая, пока мои веки тяжелели, а на столе скапливался свечной воск. Потом я поняла, что на моем пути все это время стоял вечный оптимизм Барака, его стремление быть дома как можно скорее, не имевшее ничего общего с тем, когда он действительно мог уехать. «Почти-домом» была не геолокация, а скорее состояние души. Иногда он был уже в пути, но перед тем, как сесть в машину, заскакивал к коллеге, чтобы в последний раз поговорить с ним минут сорок пять. А в других случаях он был «почти дома», но забыл упомянуть, что сначала собирался быстро потренироваться в спортзале.

В нашей совместной жизни до появления детей такие разочарования могли показаться мелкими, но как работающая мать с супругом на полставки и предрассветными пробуждениями, я чувствовала, что мое терпение ускользает, пока наконец в какой-то момент оно просто не упало со скалы. Когда Барак возвращался домой, он заставал меня либо разъяренной, либо отсутствующей. Я выключала весь свет в доме и угрюмо засыпала одна.

Мы живем по известным нам парадигмам. В детстве Барака его отец ушел из семьи, а мать то появлялась, то исчезала. Она была предана сыну, но не слишком сильно к нему привязана, и, по его мнению, это не плохо. Компанию ему составляли холмы, пляжи и собственный разум. В мире Барака ценится независимость. Так всегда было и будет. А я росла в большой семье, в тесной квартирке, в скученном районе Саутсайда, с бабушкой и дедушкой, тетями и дядями, сидящими все вместе за воскресным столом. Прожив с Бараком тринадцать лет в любви, мы впервые задумались о том, что все это значит.

Когда он был далеко, я чувствовала себя уязвимой. Не потому, что он не был полностью предан нашему браку – в этом я никогда не сомневалась, – а потому, что, будучи воспитанной в семье, где все и всегда оставались рядом, я расстраивалась, когда мужа не было поблизости. Меня принудили к одиночеству, и теперь я гневно отстаивала потребности своих девочек. Мы хотели, чтобы Барак был рядом. Мы скучали по нему, когда он уходил. Я злилась, что он не понимает, каково нам. Я боялась, что путь, который он выбрал для себя – и которому следовал, – закончится тем, что он перестанет принимать в расчет наши потребности. Когда несколько лет назад он впервые заговорил со мной о том, чтобы баллотироваться в Сенат штата, я думала только о нас двоих. Я и представить себе не могла, что может означать наше «да» политике, когда у нас появится двое детей. Но теперь я знала достаточно, чтобы понять: политика не слишком добра к семьям. Я мельком увидела это еще в школе благодаря моей дружбе с Сантитой Джексон, а затем снова, когда противники Барака использовали его решение остаться с заболевшей Малией на Гавайях против него.